15:04 / 18.05.2018 Общество

Военврач Борис Эпштейн: приходилось вытаскивать раненых из люка горящего танка

Профессор, заслуженный врач Украины, известный эндокринолог Борис Владимирович Эпштейн вышел на пенсию четыре месяца назад. В этой фразе нет ничего удивительного, если не знать, что д-ру Эпштейну недавно исполнилось 95. Фронтовик, чей мундир украшают орден Отечественной войны І степени, два ордена Красной Звезды, медали «За отвагу» и «За боевые заслуги», а также орден Богдана Хмельницкого ІІ и ІІІ степеней и «За заслуги», международная медаль им. Пирогова, титулованный врач и блестящий ученый размышляет об эпохе и событиях, свидетелем и участником которых ему довелось стать.

— Борис Владимирович — как коренной киевлянин — поделитесь воспоминаниями детства — о семье, городе и стране.  

— Я действительно киевлянин в первом поколении, а вот отец был родом из Сновска — еще недавно этот город назывался Щорс — здесь жил будущий красный командир и комендант Киева, с которым отец дружил в детстве. Отец Николая Щорса работал машинистом и часто катал детвору.   

Папа был из простой рабочей семьи, но обладал разнообразными талантами, например, с легкостью множил трехзначные числа в уме, прекрасно пел и т.д. Мама получила среднее образование и одно время заведовала библиотекой Дома пионеров — сейчас в этом здании Национальная филармония.    

Мы занимали одну комнату в коммуналке по улице Жилянской, где жили еще три семьи — один туалет на 13 человек — тогда это было нормально. Как и всеобщая бедность, — мне не всегда могли дать бутерброд в школу. Учился я хорошо и потому с 14 лет стал подрабатывать репетиторством.

В середине 1930-х начали исчезать люди, и это сложно было объяснить. Я не о технической стороне — приезжал «черный ворон», забирал очередную жертву, квартира опечатывалась — на многих дверях появились тогда эти зловещие бумажки с печатями. Но мы хорошо знали соседей — это были достойные люди, ничем себя не запятнавшие.

Кому верить? Даже мой троюродный брат — известнейший поэт и диссидент Наум Коржавин, с которым мы учились в одной школе, — писал тогда юношеские патриотические стихи, прославляя официальных кумиров.


Капитан Эпштейн, завтра на фронт, 1944

Борис Владимирович сегодня

Это много лет спустя появится его блестящая «Баллада об историческом недосыпе» с такими строфами:  

Любовь к Добру разбередила сердце им.

А Герцен спал, не ведая про зло...

Но декабристы разбудили Герцена.

Он недоспал. Отсюда всё пошло.

Всё обойтись могло с теченьем времени.

В порядок мог втянуться русский быт...

Какая сука разбудила Ленина?

Кому мешало, что ребёнок спит?

Лет десять тому назад Эмка выступал в Киеве — и мы вместе смеялись над этими строками… Но в 1937-м было не до смеха.

Одно из ярких воспоминаний детства — похороны в 1939-м прадедушки — Меира Фридмана, который был когда-то главным раввином Киева. Есть, разумеется, и более светлые воспоминания — о встрече с Корнеем Чуковским в пионерлагере под Киевом, об «Артеке», где я был председателем отряда Украинской ССР, о литературном вечере в нашей 44-й школе, на который пришли Александр Корнейчук (сестра его жены преподавала у нас литературу), Гнат Юра, Наталья Ужвий.   

Школу я окончил в 1940-м — без единой четверки, с золотой медалью.  

 А как возникло решение стать врачом?

— Поначалу я и не думал о медицине, мечтая об авиации. И был неоригинален — все мы тогда бредили подвигами Чкалова, Байдукова и Белякова. Правда, я сделал первый шаг к мечте, поступив в летную школу при Дворце пионеров, и научился летать на планере. «Карьера» авиатора осталась в прошлом после книги академика Богомольца «Продление жизни», которая изменила мою жизнь — я твердо решил стать врачом.

Подал заявление в мединститут на лечебный факультет и со своим отличным аттестатом… не прошел.  Директор школы лично ходил к ректору, но …слишком много в тот год поступало детей номенклатурных работников, поэтому меня определили на менее престижный санитарно-гигиенический факультет.

— Где проучились ровно год — до начала войны. 22 июня помните до сих пор?

— Я жил у стадиона им. Хрущева (ныне — Олимпийский) и собирался 22-го на матч «Динамо» (Киев)  ЦСКА. Проснулся ночью от гула самолетов, над стадионом висел аэростат, по улицам бежали люди… 

Никто не верил, что война всерьез и надолго. Один родственник — неглупый человек — пришел советоваться — не стоит ли перебраться на левый берег, в Дарницу, и там переждать, пока все закончится.    

Предприятие, на котором работал отец, эвакуировалось 7 июля — родители умоляли ехать с ними, но я остался. В нашем подъезде жили в основном евреи, и дворник пугал, мол, придут немцы  всех вас расстреляют. Пошел в военкомат, просился на фронт отказали, отправив рыть окопы, а потом перебросили в Славянск  убирать  урожай. Когда немцы подходили к Донбассу нас распустили, и мы — группа студентов — направились в Харьков, куда эвакуировался наш Киевский мединститут.     

Помню, когда сдавал экзамен по биохимии, началась воздушная тревога — завкафедрой уже на лестнице поставил пятерку в зачетку.

Немцы приближались, и все мы стали слушателями Военно-медицинской академии им. Кирова, которая была эвакуирована сначала в Куйбышев, а потом в Самарканд. Там, в марте 1944-го в 21 год, я получил диплом и погоны капитана медицинской службы.


Генерал Матвей Шапошников

Маршал Василий Чуйков

— И сразу на фронт?

— Да, на Первый Украинский, где нас хорошо принял генерал Матвей Шапошников, с которым потом не раз сводила судьба. Это тот самый Шапошников, который в 1962-м, когда забастовали рабочие в Новочеркасске, отказался вывести танки для подавления мирного протеста  позднее его уволили из армии, исключили из партии и даже завели уголовное дело по статье «Антисоветская пропаганда и агитация» (он действительно отправлял письма, где называл советскую власть «худшей формой самодержавия, опирающейся на бюрократическую и военную силу»).

Но все это было потом, а тогда я отправился от Шапошникова в танко-десантный батальон 178-й бригады, хаживал на перевязки под огнем противника, вытаскивал раненых из люка горящего танка — с тех пор у меня изменилась тактильная чувствительность — даже сейчас могу голыми руками взять раскаленную сковородку.

— Первую свою медаль «За отвагу» получили, насколько я знаю, за эвакуацию раненых из занятой немцами деревни под Ровно.

— После очередного боя батальон вынужден был оставить эту деревню, где в подвале одного из домов остались девять наших раненых. Я был еще необстрелянный, комбат честно предупредил, мол, задание опасное, можете отказаться. Но единственный фельдшер погиб, а как без врача на таком задании…

В общем, собрали группу, вижу  у одного санитара два ордена Боевого Красного Знамени — редчайший случай. Спрашиваю, кто такой. Оказалось бывший рецидивист Иван Березкин, сидел в Минске за разбой и убийство. После прихода немцев перешел линию фронта, прибился к нашим, был тщательно проверен и зачислен в разведроту. Почти из каждой вылазки приводил немецкого языка.

Мы выехали ночью на санитарной машине, доехали до опушки леса, вдруг видим —  немецкий патруль.  Березкин шепчет: «Товарищ капитан, давайте я его сниму». Я запретил  начнется паника, не выполним задание. Пробрались в деревню, а в нужном нам доме гуляют немцы. Сработали тихо, нашли подвал, два часа ушло на перевязку, на плащ-палатках и носилках выволокли тяжелораненых, потом вывели остальных. Тут снова одиночный патруль, и я скомандовал: «Березкин, твой выход».  Он спрятался за дерево и, улучив момент, бросился на немца, вонзив тому нож в шею.

Были и ночные рейсы через немецкое расположение — вывозили наших раненых из оперативной глубины противника. Иногда даже слышали немецкую речь, видели замаскированные танки. Я, конечно, обкалывал раненых чем мог, но иногда все равно начинали стонать  даже пистолет приходилось доставать пару раз, всех ведь могли выдать…      

Войну я закончил в Кенигсберге, даже был в составе группы парламентеров, в присутствии которых был подписан акт о капитуляции немецкого гарнизона. 

— Вы ведь еще несколько лет провели в Польше и Германии, пока не разразилось «Дело врачей»…

— Полевые госпитали просуществовали еще довольно долго, и я был начальником отделения главного военного госпиталя Северной группы войск в Легнице.

В 1952-м меня неожиданно вызывает начальник госпиталя, у него сидит замполит  оба мнутся и объясняют, что в связи с создавшейся обстановкой всех евреев-военнослужащих, пребывающих в расположении советских групп войск за рубежом,  увольняют в запас. Исключения возможны, но они крайне редки.

Для меня это стало ударом. Но делать нечего, и перед отъездом я поехал попрощаться с Шапошниковым, который был уже генерал-лейтенантом и командовал Второй танковой армией в Германии. Он увидел, в каком я настроении, снял телефонную трубку и набрал чей-то номер. Говорит так и так, у меня сидит друг — врач, спасший мне жизнь (это он, мягко говоря, преувеличил), надо оставить его в армии. На другом конце трубки надолго задумались. Потом вынесли вердикт: пусть направляется в Главное военно-медицинское  управление в Москве  там получит новое назначение. 

И получил — начальником лазарета училища связи в Арзамас  понижение примерно на 2-3 ранга. Потом руководил медицинской службой высшей офицерской школы связи, перебрался в Киев и постоянно мечтал о лечебной работе.

В 1959-м Киев с инспекторской проверкой посетил старый знакомый  маршал войск связи Леонов, к которому я рискнул обратиться с заветной просьбой. Он подходит к телефону, и я слышу: «Вася! Есть у меня хороший доктор — всю жизнь мечтает о лечебной работе, надо помочь». Васей оказался командующий войсками Киевского военного округа маршал Чуйков, и через восемь дней я уже работал в Киевском военном госпитале (сегодня — Национальный военно-медицинский клинический центр «Главный военно-клинический госпиталь»).

Первое знакомство с терапевтическим отделением, 1964

— Где вскоре стали самым молодым начальником отделения и проработали в общей сложности около 60 лет!

— Именно так. Здесь я открыл новую для себя специализацию, стал основателем эндокринологической службы в госпитале и даже участвовал в создании киевского Института эндокринологии.  Надеюсь, многим помог. За эти годы судьба свела с тысячами пациентов, многие из которых не нуждаются в представлении  литераторы Олесь Гончар и Борис Олейник, актрисы Людмила Касаткина и Элина Быстрицкая, летчики Игорь Чкалов (сын легендарного Валерия Чкалова) и Александр Покрышкин, олимпийский чемпион, легкоатлет Владимир Куц и штангист Леонид Жаботинский, вокалисты Валерий Ободзинский и Ирина Билык, министры обороны Украины — Шмаров, Радецкий, Кузьмук, академики Ромоданов, Комиссаренко, Фролькис, Трахтенберг и другие.

В госпитале, наконец, получил возможность заняться наукой  результатом стали десяток учебных пособий и около трехсот статей. А за разработку алгоритмов для ранней диагностики эндокринных заболеваний и другие исследования меня даже избрали действительным членом Академии компьютерных наук и систем.  

— Тем не менее заслуженным врачом Украины в советское время так и не стали, хотя и были к нему представлены шесть раз!    

— Это анекдотическая история — каждый раз, когда дело доходило до административного отдела ЦК КПУ, мои документы заворачивали — фамилия не нравилась. Звание это я получил лишь в 1992-м, когда Украина обрела независимость. И это тоже — примета эпохи.  Которую, как известно, не выбирают…

Беседовал Александр Файнштейн, специально для "Хадашот"